Журнал «Сумбур»
smbr.n-t.ru: Журнал «Сумбур»
Игорь СТОМАХИН
В начале XVIII века пожаловал царь Василий Шуйский подмосковное сельцо Троицкое в поместье Борису Лыкову-Оболенскому, чей род произошел от князя Ивана Владимировича, носившего прозвище «Лыко». Построено было здесь большое имение и возведен храм во имя Живоначальной Троицы, в котором позже, во время войны с Наполеоном, разместилась французская кавалерийская часть. Солдаты похитили утварь из алтаря, чашу для причащения и святой антиминс. Пришлось потом освящать храм заново.
После отмены крепостного права Троице-Лыково перешло к купцам Корзинкиным. Они открыли школу, амбулаторию, богадельню и взяли на себя содержание переправы через Москву-реку. Корзинкины считались большими поклонниками искусства: бывали у них Васнецовы, Третьяковы, Гнесины – а Шаляпины приезжали на все лето.
В марте 1922 года в Троице-Лыкове поселился незваный гость по кличке «Ленин». Живя напротив храма, великий гуманист запретил бить в колокола, составил декрет «Об изъятии церковных ценностей» и решил покончить с духовенством. Ленина через месяц увезли, но почин был положен,
Лучшую часть Троице-Лыкова огородили и сделали элитной территорией для чиновников, генералов, министров.
Справа участок Солженицына граничит с участком премьера Касьянова. Последний в Троице-Лыкове не бывает, друг с другом соседи не общаются.
Забор вокруг дачи и впрямь неприступный. По словам соседей, он остался еще с тех времен, когда участок принадлежал Кагановичу. Но Александру Исаевичу ограда от посторонних необходима, как никому другому. Ему нельзя отвлекаться от работы – ни на стук, ни на скрип, ни на шорох. Быть может, он сейчас погружен в XVIII век – а мы его возвращаем в нашу банальную действительность.
Местные говорят, что журналисты толкутся у ворот солженицынского дома чуть ли не ежедневно, но чтобы кого-то пустили внутрь – таких случаев припомнить не могут. Рассказывают даже, будто некие западные корреспонденты заказали воздушный шар и попытались перелететь над участком писателя с противоположной стороны Москвы-реки.
Они хотели заснять дом сверху, но были задержаны еще на старте охраной «заповедника» – так обычные троицелыковчане называют элитную часть своего села.
За все годы, что Александр Исаевич живет в Троице-Лыкове, местные жители видели его всего один раз. Тогда снимали кино и упросили писателя пройтись по селу. В остальных случаях из ворот выезжает автомобиль с затемненными стеклами, а кто там внутри – не разглядеть.
Иногда можно подкараулить Наталью Дмитриевну. Возвращаясь домой, она выходит из машины, чтобы отпереть ворота.
«У нас нет слуг, – говорит Наталья Дмитриевна, – и некому делать вещи, которые я делаю сама». Конечно, физическим трудом, ремонтом, покраской, содержанием участка занимаются работники технических служб «заповедника». Кроме основного дома, на предоставленной Солженицыну территории есть и дом поменьше. Там живут старые друзья семьи, которые тоже помогают по хозяйству. Наталья Дмитриевна готовит на кухне, оборудованной по-современному: электрогриль, посудомоечная машина, многофункциональный комбайн, кофеварка.
Солженицын считает: писатель должен общаться с читателями через свои книги. На вопросы журналистов он отвечает редко, терпеть не может сниматься, а пресс-конференции считает бессмысленными. Еще в 1962-м, взлетев на вершину славы, он заявил: «Я никакому корреспонденту, ни нашему, ни иностранному, интервью не дам и впредь давать не буду».
Когда Солженицын вернулся в Россию, правительство Москвы выделило ему участок в пожизненное пользование. Добротный кирпичный дом построить в соответствии со всеми пожеланиями хозяина было непросто. Видимо, что-то сделали не так, и дом получился холодный.
Зато в нем много простора, света и тишины. Застекленная галерея ведет в большой холл, переходящий в гостиную, где горит камин и уютно поскрипывают полы, посредине стоит концертный рояль, а у стены – мягкий кожаный диван. На огромной веранде, выходящей к лесу, можно чаевничать, играть в шахматы и даже спать теплыми летними ночами. На длинных стеллажах разместился грандиозный архив Солженицына – все 120 тяжелых ящиков книг, рукописей, документов. Перепиской заведует теща писателя, Екатерина Фердинандовна, «Катечка». В середине 60-х, когда Солженицын познакомился с ней, она лихо водила «Волгу», а сейчас с тем же мастерством управляется с «Вольво».
Левое крыло дома отдано Александру Исаевичу. С утра он поднимается на второй этаж и до шести вечера работает над очередной книгой. Один раз в сутки смотрит новости – и то не до конца, называет телевизор «несчастьем». Александр Исаевич никогда и ни от кого не принимает подарков. Единственное исключение он делает для «катечкиных» ландышей. Екатерина Фердинандовна ставит цветы ему в кабинет, и они стоят долго-долго, даже когда засохнут. И все же от одного подарка Солженицын не смог удержаться.
Леонид Самутин, ленинградский помощник Александра Исаевича, подарил ему как-то огромный письменный стол, чудом переживший гражданскую войну и блокаду. Не стол, а целое архитектурное сооружение с выдвижным ящиком, с тумбами, полками, шкафами, арками и колоннами. Из Ленинграда стол отправили в Рождество-на-Истье, где Солженицын в то время работал. Потом, вслед за писателем, перевезли к Ростроповичу в Жуковку. Оттуда – в Москву, в квартиру на Козицкий, где Александр Исаевич был арестован перед высылкой из Советского Союза.
Везти этакую махину за границу было безумием, и все же стол переправили туда и водрузили в мансарде цюрихского дома. Затем – куда деваться! – взяли и в Америку. В 1994 году, собираясь назад в Россию, Солженицын хотел оставить раритет – сколько ж можно таскать? И все же не решился, привез обратно. Это был седьмой переезд исторического стола.
Писатель сидит на стуле с выгнутой спинкой, подложив на сиденье свернутое одеяло. У него есть привычка подбрасывать время от времени карандаш и, не глядя, ловить, когда тот несколько раз перевернется в воздухе. Солженицын не пользуется современной техникой, пишет от руки, а все написанное переносит в компьютер жена. В Вермонте она набирала текст для типографии на электронной машинке с памятью. Пришлось заказать несуществующую в наборе шрифтов фирмы «IBM» головку с буквой «Ё» – без нее Солженицын вообще не может работать.
Александр Исаевич никогда не расстается с блокнотом – даже во время прогулки по участку. Весь материал для своих произведений он берет из реальной жизни – той, свидетелем которой является. Война, лагерь, «шарашка», онкологическая больница – через это он прошел сам. Но откуда, интересно, такое точное знание деталей в «Красном колесе» при описании игры в рулетку, за которой проводит время Богров, убийца Столыпина?
Разумеется, не с потолка. В 1975 году Солженицын посетил знаменитое казино в Монте-Карло. Он заносил в тетрадь свои впечатления: на что похожи лица крупье, как ведут себя игроки, в чем заключаются правила игры. «Здесь как будто содрана оболочка психики, и персонажи романов так и теснятся в блокнот при каждом движении карандаша», – написал он после посещения игорного дома.
В Троице-Лыкове Солженицын нашел то, что искал всю жизнь, – защищенное от посторонних «укрывище». Ему хорошо писалось в деревне Мильцево под Владимиром, где он жил в избе у простой русской женщины Матрены Захаровой. Или в Солотче, близ Рязани, на берегу ручья, среди дубов и сосен. Или – в Рождестве-на-Истье, недалеко от Обнинска, рядом со станцией Башкино, в домике из двух комнатушек с верандой. Утро начиналось с купанья в реке и короткой йоговской зарядки. Затем Александр Исаевич выпивал кружку молока, косил или работал граблями и шел работать в свой уголок под ивами.
Лишенный родины и выброшенный за границу, он будет искать такое же уединенное место. В стесненном Цюрихе, где пришлось жить первое время, кишели агенты КГБ – прослушивали телефон и приставали к детям. Оставаться там было невозможно. Александр Исаевич отправился в Норвегию – подыскать пустынный фиорд и построить дом. Проехал по побережью, вдохнул скандинавский простор, оценил прочность рубленых домов и церквей, но поселиться так и не решился – слишком близко к советской границе.
Англия, с неуклюжей мебелью, плохим отоплением, невозможностью получить из крана смешанной теплой воды, показалась Солженицыну не слишком уютной. Он отметил, что у себя дома англичане кажутся беззащитней и добродушней, чем на сцене истории.
Будучи в Англии, Солженицын встречался с принцем Чарльзом и принцессой Дианой. Принцесса принесла своего первенца, годовалого Уильяма. «Диана сияла (она картинно хороша), и Чарльз тоже – умеренней, по-мужски». Солженицын посочувствовал молодым за их затравленность пошлой прессой – по себе знал, что это такое.
Испанию Солженицын признал наиболее схожей с Россией. И крестьянами, что садятся обедать на обочину дороги, и нищими в храмах, и толпой народа по воскресеньям – и семечками. «Совсем непохожи внешне, а как неожиданны сходства характеров: храбрость, открытость, неорганизованность, гостеприимство, крайность в вере и безверии», – написал он про испанцев. Хотя Испанию как место для поселения всерьез рассматривать не стал.
Единственная страна, которая покорила Солженицына своей простотой и незаселенностью, – Франция. «И даже вовсе не соборы грозные – Реймса, Шартра, Суассона, и не дворцы Версаля и Фонтенбло, но медленная жизнь крохотных безвестных городков, но благородно-мягкие рисунки полей, лесков с омелами, серый камень длинных садовых оград, да все непридуманное французское земляно-серое каменоустройство», – напишет он потом. Но поселиться во Франции не смог из-за незнания языка.
Главное даже не в том. Не дали бы ему в Европе спокойно работать, да и не нашлось там местечка, сравнимого с Тарусой, Рязанью, Владимиром или маленькой речушкой Истьей.
Но за границей Солженицын окажется через несколько лет. А пока он живет в Подмосковье у Ростроповича – у «Стивы», как его называют друзья.
С точки зрения советского обывателя, Ростропович утопал в роскоши. На стол подавались тарелки с изображением английских дворцов, бокалы с коронами были привезены из Венгрии, а облицовочная плитка с раками – из Греции. У Ростроповича и Вишневской были: «Мерседес» с престижным номером «10-00», домработница, рояль «Ямаха», ньюфаундленд Кузька, приобретенный в Канаде. Они заказали в Финляндии венецианские окна с витражами и добились разрешения на ввоз у министра культуры Фурцевой.
Солженицына поселили не в основном доме, а в отдельном флигеле, в скромной квартирке из двух небольших комнат, но со всеми удобствами. Именно там 8 октября 1970 года он услышал по радио, что ему присуждена Нобелевская премия «за нравственную силу произведений, возрождающих лучшие традиции русской литературы».
Именно там, вскоре после известия о награждении мужа, его тогдашняя жена Наталья Решетовская написала предсмертное завещание и проглотила убийственную дозу мединала – 36 пилюль. Слава Богу, Солженицын вовремя вызвал местного фельдшера, тот ввел в кровь глюкозу и отправил Наталью в больницу, где Решетовская проспала трое суток – и пришла в себя. Ее спасло то, что она запила таблетки холодной водой, а не горячей.
Оставшись в живых после неудачной попытки самоубийства, Решетовская согласилась дать мужу развод, с которым тянула уже два года.
Они познакомились в 1938 году на втором курсе Ростовского университета в танцевальном кружке. Наташа училась на химфаке, а «Саня», как она называла Солженицына, – на физмате. Он получал повышенную сталинскую стипендию, редактировал стенгазету, участвовал в комсомольских делах и художественной самодеятельности.
Медовый месяц молодые провели в Тарусе, сдали на отлично госэкзамены – но началась война. Решетовская оставалась в Ростове, под бомбежками и обстрелами, а потом эвакуировалась в Казахстан. Солженицын командовал звуковой батареей, засекая огонь вражеской артиллерии и направляя наших «пушкарей» бить по нужным квадратам. За проявленное мужество он получил звание капитана и два ордена: Отечественной войны и Красной Звезды.
Третий орден он получить не успел. Уже на территории Германии был арестован по обвинению в том, что в письмах к другу называл Сталина «паханом», а Ленина – «Вовкой».
Лагерная судьба началась с Бутырской тюрьмы со всеми ее шмонами, боксами, банями. Потом были кирпичный завод и стройка на Калужской заставе (на нынешней площади Гагарина, где «солженицынский дом» стоит и сейчас). Когда ГУЛАГ решил использовать людей по специальности, его перевели в марфинскую «шарашку». Солженицын назвал себя ядерным физиком, хотя на самом деле был математиком. Помогло то, что он успел прочитать брошюру об атомной бомбе.
В 1950 году Солженицына из Марфинской спецтюрьмы отправили на восток. Это был особый лагерь: письма – два раза в год, свидания – раз в два года. Зеку под номером «Щ-262» запрещалось что-либо записывать на бумаге. Обмотав лицо тряпкой, на жгучем холодном ветру он сочинял поэму и перебирал самодельные четки – чтобы запомнить. Его беспокоила злокачественная опухоль. Лагерный хирург, сам из заключенных, сделал операцию под местной анестезией.
А Решетовская не выдержала. «Саня» превратился для нее в далекий образ, она подала на развод, вышла замуж за другого человека и сообщила в лагерь, чтобы бывший муж «устраивал свою жизнь независимо от нее». Впрочем, сахар, сало и сухари она продолжала посылать через родственницу, живущую в Ростове.
Как обычно, ровно в 13:45 Солженицын делает перерыв в работе. Эта привычка осталась с тех пор, когда он включал приемник «Сони» и ловил последние известия русской службы Би-Би-Си – передача начиналась как раз в это время. Новостей он сейчас не слушает – просто выходит на веранду и отхлебывает чай с лимоном, заедая ватрушкой с творогом.
Солженицын подгоняет еду под работу, не тратя времени на обед. Иногда даже, чтобы не отрываться от творчества, варит себе пару картошек. Картофель он ест в любом виде: жареный, вареный, печеный. Солженицын предпочитает простую еду, вроде щей с котлетами, он не любит экзотических деликатесов и соленой пищи. Большого значения питанию не придает, в его произведениях трудно найти гастрономические эпизоды.
Солженицын никогда не любил рестораны, предпочитая им столовые самообслуживания. В 1968 году по Москве прошел слух: в «Славянском базаре» часто появляется мужчина с девушками, выдающий себя за Солженицына. Тогда Александр Исаевич написал директору письмо: «Как мне стало известно, некий тип, посещая Ваш ресторан, выдает себя за меня, т.е. за писателя Солженицына, ведет себя развязно и провокационно. Большая просьба к Вам, если он вновь появится, – разоблачить и прекратить эту мистификацию». Мошенника поймали – он оказался заместителем директора театрального училища.
В 1982 году, по приглашению газеты «Иомиури», Солженицын посетил Японию. За месяц пребывания кое-как научился управляться палочками и сидеть на затекающих поджатых ногах. Как-то раз Александр Исаевич даже побывал на чайной церемонии – но большого удовольствия не получил.
Гейши были стары и нехороши собой. Они подливали теплую водку сакэ и ненатурально улыбались. Танцовщица-майко с «оштукатуренным» лицом играла красными веерами. Сначала подали какую-то морскую закуску, к которой Александр Исаевич испугался притронуться. Ему стало дурно даже от запаха – хорошо еще, открыли окно в сад.
«А блюда носят и носят, я в ужасе: когда ж они кончатся? И запах гаже и гаже. Пью сакэ, а закусить нечем, кое-как палочками донес до рта два изуродованных кусочка огурца, третий раз – горку подпорченного хрена».
В Японии Солженицын открыл, что не может полюбить ту страну, еда которой ему «несродни». В токийской гостинице ему пришлось заказывать обычную яичницу.
Потом Солженицын поехал на Тайвань, где отведал невиданные фрукты: пайхуа, янтау, папайю, шангуа. На прядильной фабрике в его честь посадили дерево пу-ти-су (липу) и сфотографировали с работницами. «Пища китайцев несравненно вкусней. Как и язык на Тайване мягче японского, на мой слух. Так и сами китайцы теплей», – заметил писатель.
Но в 1953 году ссыльному в казахский райцентр Кок-Терек Солженицыну было не до китайских фруктов. Он жил в глиняной хатке, спал на матраце, набитом стружками и брошенном на ящики. Укрывался шинелью, писал на чемодане, скручивал бумагу и засовывал в бутылку из-под шампанского – чтобы зарыть в землю. Болезнь возобновилась с новой силой. Новая опухоль, размером с кулак, давила на желудок, причиняла боль и не давала лежать. Это был метастаз прежней, и врачи подтвердили, что жить ему осталось не долее трех недель.
Его положили в лучевое отделение Ташкентского онкодиспансера. Живот расчертили на четыре квадрата и стали по очереди облучать. Он пробыл в больнице полтора месяца, получил двенадцать тысяч рентген – но рак отступил!
Подоспело и освобождение от судимости. В июне 1956 года он приехал в Москву и заглянул к друзьям. В тот вечер случайно к ним зашла и Решетовская. Бывших супругов оставили вдвоем, и они говорили друг с другом так, будто не было этих мучительных лет: войны, лагеря, болезни, развода. Поздно вечером Солженицын пошел провожать принадлежащую другому женщину. Хлынул дождь, они укрылись в парадном, и он достал стихи, написанные в лагере и посвященные ей...
В следующий раз они увиделись через четыре месяца во Владимирской области. Александр Исаевич работал учителем в школе, жил в избе у Матрены Васильевны. Он встретил Решетовскую на станции Торфопродукт. Она очень похорошела: похудела от переживаний, завила волосы и надела абрикосовую крепдешиновую блузку вроде той, что так нравилась ему на свиданиях в Лефортовской тюрьме.
Безлюдной дорогой они шли через поле. Ярко светила луна. Укрывшись в тени стога сена, он обнял и поцеловал ее. В ту ночь Решетовская осталась в избе у Матрены, а потом развелась со вторым мужем и снова вышла замуж за первого. На свадьбу купили пишущую машинку и стали жить у ее матери в Рязани.
Продолжая преподавать в рязанской школе и получая зарплату 60 рублей в месяц, Солженицын написал «Один день Ивана Денисовича». Через три года Твардовский напечатал повесть в журнале «Новый мир», и весть об этой публикации облетела весь мир. Солженицын сразу стал знаменитостью. На одном из кремлевских приемов его представили Хрущеву, а в 1963 году выдвинули на Ленинскую премию.
Гонорар за «Ивана Денисовича», который был написан за три недели, Солженицын получил, как за два года работы в школе, – 1500 рублей. На «Волгу» этого не хватило, и друзья посоветовали купить «Москвич-412». Машину назвали «Денис» – в честь Ивана Денисовича.
Солженицыну было тогда 45 лет. Он учился вождению на пустом отрезке дороги, а по вечерам зубрил «Правила». С первого раза сдать экзамены не получилось: поворачивая налево, он умудрился не пропустить идущую прямо машину начальника ГАИ. Получил права со второго захода и сразу отправился в путешествие: Клин, Торжок, Новгород, Псков, Изборск, Выру.
Находясь в Италии, Солженицын ехал в машине, морщась от грохота мотоциклов и дыма их выхлопных труб. Вынести это было невозможно, и он сочинил шутливую эпитафию: «Здесь в 1975 году советский варвар застрелил свободного итальянского мотоциклиста».
«Денис» верой и правдой прослужил Солженицыну 11 лет, до самой его высылки. Следующая машина появилась уже в Америке – грузовичок «Шевроле», проходимый, с высокой посадкой и крытым кузовом. «Поехали на нем в путешествие, видели западную пустыню, Йеллоустонский заповедник и Гранд-Каньон, красивую природу Огайо. Ехали и днем и ночью, сменяясь у руля. Проехали 3000 миль. Меньше чем за трое суток добрались от Колорадо до реки Гудзон. В Канзасе оштрафовала полиция за превышение скорости».
Расставшись с идеей поселиться в Европе, Солженицын отправился в Канаду. В больших городах он жить не хотел, а канадская «глубинка» оказалась чересчур дикой – «бурелом, бездорожье, на километры вокруг ни души». Тогда он решил попытать счастья на Аляске. Из Оттавы отправился на поезде до Тихого океана, а в Принц-Руперте пересел на аляскинский пароход.
Индейцы племени тлинкит приняли его в свое племя и подарили почетную дощечку с надписью «Тот, кого слушают». Но Аляска с ее жизнью старого губернского города – с самоварами, патефонами, комодами и парящими в небе орлами выглядела как «заповедник Девятнадцатого века».
Оставалась Америка, и Солженицын полетел в Сан-Франциско. Объехал всю страну, от одного побережья до другого. А когда познакомился с ней получше, написал: «И совсем тут не скученно, как представлялось. И природа здоровая, и леса непорублены, отличные стоят». Так пришло решение: жить – в Соединенных Штатах.
Но все это будет позже. А пока советская власть объявляет Солженицыну «последний и решительный бой».
Летом 1971 года, во время поездки в Черкесск, в тесноте магазина на Солженицына было совершено покушение – ему в руку впрыснули яд из шприца.
В то время за хранение «Архипелага ГУЛАГ» сажали на 8 лет. Когда Солженицыну удалось передать на Запад микрофильм рукописи, он попросил своих помощников из разных городов сжечь оригиналы до последнего листочка. Через некоторое время пришли ответы от тех, кто перепечатывал книгу: все уничтожено.
Но один экземпляр остался в Ленинграде. «Гэбисты» вышли на «Лилю» – Елизавету Воронянскую. Ее допрашивали пять суток, и она созналась, что «Архипелаг» хранится у Леонида Самутина (того, кто когда-то подарил Солженицыну стол). Органы склонили Самутина к сотрудничеству и получили тот, самый последний экземпляр.
Через несколько дней, осознав, что натворила, «Лиля» зажгла перед портретом Солженицына свечи, а когда они догорели, повесилась в комнате своей питерской коммуналки. Узнав об этом, Солженицын передал распоряжение на Запад: «Немедленно начинайте печатать «Архипелаг».
Дважды бывшая супруга Наталья Решетовская попыталась отговорить его от этого шага. Они встретились на пустой платформе Казанского вокзала. «Если будешь тихо сидеть, всем будет лучше», – сказала она. Тогда Солженицын понял, что она связалась с КГБ: «Я в тюрьмах пронизывал человека, едва входящего в камеру, я ни разу не всмотрелся в женщину рядом с собой».
Тремя годами ранее, в тот самый октябрьский вечер, когда Наталья Алексеевна травилась таблетками, вторая женщина Солженицына, будучи на восьмом месяце беременна Ермолаем, почувствовала себя плохо – и тоже была отправлена в больницу.
Когда они познакомились, Солженицыну было 50 лет, Наталье Светловой – 29. Она заканчивала математическую аспирантуру МГУ, разводилась с мужем Андреем и имела сына Митю. Два года Солженицын жил между двумя Натальями. Окончательно переехав ко второй жене, он назвал ее «Аля» – и называет так до сих пор.
12 февраля 1974 года из «Алиной» московской квартиры в Козицком переулке, в сопровождении конвоя, его отправят в Германию – как когда-то отправили в обратную сторону: из Германии в московскую тюрьму. Через месяц, поиздевавшись, выпустят из Союза и Наталью Дмитриевну с детьми – их стало уже четверо. Когда мальчиков увозили, Дмитрию было одиннадцать лет, Ермолаю – три года, Игнату – полтора, Степе – шесть месяцев.
«Если человека любишь, – говорит Наталья Дмитриевна, – значит, хочешь от него ребенка». В России она вставала к детям по ночам, стирала пеленки, стояла в очередях на молочную кухню. За границей возникла новая проблема: не потерять связь с родиной, сохранить русский язык. Частенько в Вермонте Александр Исаевич показывал сыновьям вросший в землю камень и говорил, что это заколдованный конь. Когда Россия освободится и вздохнет, этот камень унесет их домой.
Потом он занимался с детьми математикой, физикой, астрономией. Советские учебники того времени он находил «не чуткими к детскому воспитанию» и потому использовал те, по которым учился сам, – например, «Геометрию» Киселева. Затем дети занимались с Натальей Дмитриевной русским языком и литературой, а после уроков купались в пруду с холодной водой из горных ручьев.
Полной идиллии не бывает никогда. Степана изводили в американской школе: запихивали в рот траву, заламывали руки и били, приговаривая «коммунист, шпион». Трагедией для семьи была смерть Дмитрия. Он обладал притягательной силой, магнитным полем, влекущим к нему людей, – но сердце не выдержало.
Сейчас Степан живет в Нью-Йорке, он гражданский инженер и работает в престижной компании. Средний сын Игнат – пианист, он учился в Лондоне и в Филадельфии, а нынче руководит оркестром в Балтиморе. Старший Ермолай – синолог, специалист по Китаю. Окончил Гарвард и аспирантуру в Принстоне. Работает в одной из ведущих мировых консалтинговых компаний.
По троице-лыковским дорожкам бегает Таня, дочка Дмитрия. Не отстает от нее черный мохнатый пес по кличке Алтай. Когда-то в Америке эту собаку подобрал и принес в дом Танин папа.
Великий пост все Солженицыны соблюдают строго. Мяса, яиц и масла не едят, молока не пьют. Хотя, как считает Наталья Дмитриевна, гораздо труднее поститься по существу: никого не осуждать, не ругать, не сердиться и всем помогать. На пасху в доме всегда пекут куличи и красят яйца. Александр Исаевич – человек глубоко верующий. В одной из речей он назвал атеизм «петлей на человечестве». Вера придает силы. В 1974 году в Стокгольме Солженицын сказал Наталье Дмитриевне, что еще при жизни вернется в Россию.
26 мая 1994 года толпу ожидавших Солженицына корреспондентов выпустили на летное поле Владивостокского аэропорта. Случилась невероятная давка, девушки в кокошниках еле пробились к Александру Исаевичу, и ему с трудом удалось поцеловать хлеб-соль.
Из Владивостока Солженицын поехал по стране на поезде. За 55 дней своего путешествия он побывал во многих областях России, собрав «целую коллекцию воплей и слез». Он говорил с русской провинцией на одном с ней языке – на языке боли.
Но Москва встретила его настороженно. Пресса высмеивала и принижала поездку. Киселев стращал в «Итогах»: в Москву едет русский националист. Аксёнов назвал возвращение Солженицына «переездом с одной дачи на другую». Жириновский твердил, будто Солженицын действует по сценарию ЦРУ. Нуйкин жалел человека, который не осознает, что не соответствует нынешней ситуации, «да никому и не нужен». Новодворская рекомендовала ему не к народу ходить, а срывать красные звезды с Кремля. Зюганов, на всякий случай, сделал заявление: будущий президент должен быть молодым и здоровым. Да и вообще, кто он такой, чтобы «обустраивать Россию?»
В Испании Александр Исаевич посетил корриду. «Бой быков» он назвал по-солженицынски хлестко: «забой быков». Впечатление на него произвели только бандерильо с маленькими пиками – они действительно рискуют. Пикадоров, которые находятся в безопасности, он назвал «мясниками». Заметил, что от последнего своего врага – от тореро, – потеряв силы и кровь, бык хочет лишь, чтобы тот его отпустил.
Он пытался донести до страны то, что мучило его самого, но передачу «Встречи с Солженицыным» скоро убрали из эфира. Он говорил Думе: Россия в беде. Дума шуршала кроссвордами, бегала перекуривать и снисходительно похлопывала в ладоши.
Зато на улице Солженицына ждали простые люди. Они подходили и просили разрешения пожать руку. Или улыбались и просто шли рядом. А одна женщина тихо сказала: «Вы спасли честь русского писателя».
Источник информации:
По материалам журнала «Вояж и отдых», №9, 2001.
См. также:
Александр Солженицын (биография нобелевского лауреата). НиТ, 1998.