Безмерность Марины

Вячеслав Демидов

Глава тринадцатая. Рильке: любовь в письмах

Элегия Марине Цветаевой-Эфрон

(Существуют несколько переводов «Элегии...», здесь – перевод Сергея Петрова).

Поэт родился в 1875 году в Праге*, столице королевства Чешского, входящего в Австро-Венгерскую монархию, где немецкий язык был официальным и широко распространённым в быту.

* Здесь и далее я пользовался, специально не оговаривая, материалами Википедии и помещённой в интернете книгой «Письма 1926 года: Райнер Мария Рильке. Борис Пастернак. Марина Цветаева» М.: «Книга», 1990.

Имя получил своеобразное: Рене Карл Вильгельм Иоганн Йозеф Мария (Рильке – фамилия). Вполне объясняет русскоязычному человеку некоторую странность имени то, что отец был успешным чиновником на государственной железной дороге. Сына он до поры до времени полностью содержал, а матери не было, она куда-то исчезла в двухлетнем возрасте ребёнка.

Годы ученья говорят, что ни к какому занятию Рильке не испытывал влечения. Кадетское, потом высшее военное училище, – и от армейской карьеры он решительно отказался. Пробовал освоить коммерческое дело, философию и юриспруденцию, с начатками которых несколько лет знакомился в разных учебных заведениях, вплоть до Берлинского университета.

Между делом выпустил три сборника стихотворений, не привлёкших внимания литературной критики, хотя автор был уверен, что поэзия – это то, что его прославит.

Не сразу, но именно так и случилось: в наши дни Рильке – классик немецкой и мировой литературы, вершина немецкого языка в стихах и прозе.

...В 1897 году он познакомился с очень привлекательной русской женщиной, приятельницей в разное время Ницше и Фрейда, космополиткой Лу Андреас-Саломе, которая в течение немалых лет была подругой еврейского философа Поля Рэ, средних лет автора сочинений по «моральной философии» – сочетанию «практической пользы, рациональности и дарвинизма».

С первого взгляда влюбившись в Лу, Рэ сделал ей предложение. Та категорически отказала и потребовала, чтобы он полностью подавил свои сексуальные инстинкты: в награду он получит право существовать в её жилище близ неё и жить вместе с ней... «общими духовными интересами». Сексу в этом союзе места категорически не было.

Рэ согласился на всё, отвергнув протесты родственников и друзей.

В результате Лу через него познакомилась с Фридрихом Ницше!

Их тройственный союз был скандален: на альпийской фотографии Лу сидит в двуколке с хлыстом в руке, в повозку же впряжены... Рэ и Ницше!

Лу обуревала мечта создать из них троих «интеллектуальную коммуну, святую как Троица». Ницше сказал как-то, что с Лу у него «единственная разница – возраст».

И писал о ней своему другу: «...Она резкая как орёл, сильная как львица, и при этом очень женственный ребёнок... У неё невероятно твёрдый характер, и она точно знает, чего хочет, – не спрашивая ничьих советов и не заботясь об общественном мнении».

Ницше рассорился из-за неё с сестрой и своей матерью. Однако сестринский характер был Лу не по зубам: Ницше вернулся к сестре, впоследствии она стала его душеприказчицей.

Не лишне будет сказать, что Ницше обожал Лермонтова, «Демон» которого, запрещённый цензурой в России, вышел из печати в Германии и переиздавался там несколько раз.

Лу же вышла замуж за Фреда Андреаса, знатока восточных языков, изменила ему с Георгом Ледебуром, основателем социал-демократической партии Германии, их тройственное согласие дало ей: абсолютную свободу, дом Андреаса, средства для литературных занятий, – и в мае 1897 года она встретилась с Рильке.

Четыре чувственных весны промелькнули как один день. Он писал: «...Я хочу видеть весь мир через тебя, потому что тогда я буду видеть не мир, а тебя, тебя, тебя».

Один из её любовников вспоминал: «Когда она смотрела на вас своими лучащимися голубыми глазами, она будто говорила: «Принять твоё семя будет для меня верхом блаженства». У неё был огромный аппетит к этому. В любви она была безжалостна... Она была совершенно аморальна и одновременно очень благочестива – вампир и дитя».

Главной любовью Рильке была Россия.

Ещё не побывав в ней, он воображал её как страну «вещих снов и патриархальных устоев». И «стал учить язык, писать стихи о русских богатырях и монахах, переписывался с русскими поэтами и даже... собирался переехать в Россию».

Под влиянием Лу он посетил в Москву и Петербург, но сначала сменил имя: она потребовала, чтобы он превратился из вялого Рене в мужественного Райнера.

Он побывал в России дважды: с апреля по июнь 1899 и с мая по август 1890 года.

Второй маршрут поражает: Москва – Тула – Ясная Поляна – Киев – Кременчуг – Полтава – Харьков – Воронеж – Саратов – Симбирск – Казань – Нижний Новгород.

Вернувшись в Германию, Рильке погрузился в атмосферу оставленной им страны: «...Россия, как я Вам и предсказывал, оказалась для меня чем-то более существенным, нежели случайное событие, – сообщал он в феврале 1900 года художнику Л.О. Пастернаку, отцу поэта Бориса. – С августа прошлого года я почти исключительно занят тем, что изучаю русское искусство, русскую историю и культуру, и ваш прекрасный несравненный язык; и хотя ещё не могу на нём разговаривать, но уже без усилий читаю Ваших великих (и каких великих!) поэтов... А что за удовольствие читать в подлиннике стихи Лермонтова или прозу Толстого!»

Добавим, что Рильке писал статьи о русском искусстве, всемерно пропагандируя его в Германии, отразил «русский дух» в своих «Часослове» и «Истории о Господе Боге»... И даже написал по-русски несколько стихотворений!

Авторитет Рильке как поэта и искусствоведа был очень высок. Достаточно сказать, что в декабре 1925 года в странах Западной Европы отмечалось его 50-летие.

Борис Пастернак писал Рильке, что обязан ему «своим духовным складом». Ведь Рильке подарил его отцу три своих надписанных книги: «Мне на праздник», «Книга образов» и «Часослов», которые произвели на Бориса исключительно сильное впечатление (так что уже много лет спустя Пастернак говорил: «...Во всём своём творчестве я только и делал, что переводил или варьировал его мотивы, ничего не добавляя к его собственному миру и плавая всегда в его водах)».

 

[Борис Пастернак – из Москвы Рильке 12 апреля 1926 г.]

Великий обожаемый поэт! [Именно так! – В.Д.]

<...> Я здешними окольными путями получил поэму, написанную так неподдельно и правдиво, как здесь в СССР никто из нас уже не может написать... Это – Марина Цветаева, прирождённый поэт большого таланта... Она живёт в Париже в эмиграции... Я представляю себе, чем была бы для неё книга с Вашей надписью, может быть «Дуинезские элегии», известные мне лишь понаслышке. <...> Её зовут Марина Ивановна Цветаева, и живёт она в Париже: (далее следует адрес).

 

А Марина написала Рильке: «Вы – явление природы, воплощённая пятая стихия... Вы – то, из чего рождается поэзия, и что больше её самой – Вас». Она воспринимала этого поэта как «Германского Орфея, то есть Орфея, «на этот раз» явившегося в Германии.

И отношения её к Рильке были отношениями высочайшей духовности: «Я не живу на своих устах, и тот, кто меня целует, минует меня».

Рильке написал на форзаце «Дуинезских элегий», отправленных в подарок Марине весной 1926 г.:

 

Марина ответила 9 мая 1926 г.:

Райнер Мария Рильке!

Смею ли так назвать Вас? Ведь Вы – воплощённая поэзия, должны знать, что уже само Ваше имя – стихотворение... Ваше имя не рифмуется с современностью, – оно – из прошлого или будущего – издалека. <...> Что после Вас остаётся делать поэту? Можно преодолеть мастера (например, Гёте), но преодолеть Вас – означает (означало бы) преодолеть поэзию. Поэт – тот, кто преодолевает (должен преодолеть) жизнь.

Вы – непреодолимая задача для будущих поэтов. Поэт, что придёт после Вас, должен быть Вами, т.е. Вы должны ещё раз родиться.

Вы возвращаете словам их изначальный смысл, вещам же – их изначальные слова (ценности).

Когда моя дочь Ариадна была ещё совсем маленькая – два-три года – она часто спрашивала меня перед сном: «А ты будешь читать Рейнике?»

 

Отправив ему свою книгу «Психея. Романтика», Марина надписала: «Райнеру Мария Рильке – моему самому любимому на земле и после земли (над землёй!)». И кое-где вписывала на полях пояснения по-немецки, чтобы Рильке смог понять её некоторые довольно сложные для иностранца метафоры и инверсии.

В письме от 10 мая 1926 года Рильке писал: «...Марина, на моей внутренней карте где-то между Москвой и Толедо я создал пространство для натиска твоего океана».

Марина наложила 50-летний запрет на публикацию их переписки: «Через пятьдесят лет, когда всё это пройдёт, совсем пройдёт, и тела истлеют, и чернила просветлеют, когда адресат давно уйдёт к отправителю (я – вот первое письмо, которое дойдёт!), когда письма Рильке станут просто письма Рильке – не мне – всем, когда я сама растворюсь во всём, и – о, это главное! – когда мне уже не нужны будут письма Рильке, раз у меня – весь Рильке...»

Она перевела на русский несколько писем Рильке разным поэтам. Причина переводов очевидна: рассуждения и советы Мастера о технике и смысле поэтического творчества, которые даёт своим адресатам, – это высокого значения предметные уроки, важные для любого творческого человека. В том числе и для Цветаевой, коль скоро она, чрезвычайно ценя своё время, не скупилась тратить его на эту переводческую работу.

Поэтому в заключение этого «камушка мозаики» будем читать Рильке!

И одновременно Марину Цветаеву, потому что подлинник всегда подвергается трансформации, проходя через мозг переводчика. Становится ли текст лучше или хуже? Когда переводчик ответственно относится к своему ремеслу, – стих становится адекватен подлиннику, что переводчику лучшая похвала.

 

Письмо к молодому поэту (орфография перевода М. Цветаевой) [Париж, 17 февраля 1903 г.]

...Вы спрашиваете, хороши ли у Вас стихи. Вы спрашиваете меня. До меня Вы спрашивали других. Вы посылаете их в журналы. Вы сравниваете их с другими стихами и тревожитесь, когда та или иная редакция Ваши попытки отклоняет. Итак, раз Вы разрешили мне Вам посоветовать, я попрошу Вас всё это оставить. Вы смотрите вовне, а это первое, чего Вы сейчас не должны делать. Никто не может Вам посоветовать и помочь никто. Есть только одно-единственное средство. Уйдите в себя. Испытуйте причину, заставляющую Вас писать; проверьте, простираются ли её корни до самой глубины Вашего сердца, признайтесь себе, действительно ли Вы бы умерли, если бы Вам запретили писать. Это – прежде всего: спросите себя в тишайший час Вашей ночи: должен ли я писать? Доройтесь в себе до глубокого ответа. И если бы этот ответ был да, если бы Вам дано было простым и сильным «должен» ответить на этот насущный вопрос – тогда стройте свою жизнь по этой необходимости; вся Ваша жизнь, вплоть до самого безразличного и скудного её часа, должна стать знаком и свидетельством этому «должен».

Тогда приблизьтесь к природе. Тогда попытайтесь, как первый человек, сказать, что Вы видите и чувствуете и любите и теряете. Не пишите любовных стихов; избегайте для начала слишком ходких и обычных тем; они самые трудные, ибо нужна большая зрелая сила – дать своё там, где уже дано столько хорошего, а частью и блестящего. Поэтому спасайтесь от общих тем к своим личным, поставляемым Вам данным днём Вашей жизни: расскажите свои печали и желания, преходящие мысли и веру во что-нибудь прекрасное – делайте всё это с глубокой, тихой, смиренной правдивостью и берите, чтобы высказать себя, вещи Вашего окружения, образы Ваших снов и предметы Ваших воспоминаний.

Если Вам Ваш день покажется бедным, не вините его, вините себя, скажите себе, что Вы недостаточно поэт – вызвать его сокровища; ибо для творящего нет бедности, нет такого бедного безразличного места на земле. И если бы Вы даже были в тюрьме, чьи стены не допускали бы до Вашего слуха ни одного из земных шумов – не оставалось ли бы у Вас ещё Вашего детства, этого чудесного королевского сокровища, этой сокровищницы воспоминаний. Туда глядите.

Попытайтесь вызвать к жизни затонувшие чувствования тех далёких времён; Ваша личность окрепнет, Ваше одиночество расширится и станет сумеречным жилищем, далеко минуемым всем людским шумом. – И если из этого оборота внутрь, из этого погружения в собственный мир получатся стихи, тогда Вам и в помыслы не придёт кого-нибудь спрашивать, хорошие ли это стихи. Вы также не попытаетесь заинтересовать своими вещами журналы, ибо они станут для Вас любимым, кровным достоянием, куском и голосом собственной жизни.

Произведение искусства хорошо тогда, когда вызвано необходимостью. В природе его происхождения – суждение о нём: нет другого. Посему, многоуважаемый N, я бы ничего не посоветовал Вам, кроме: уйти в себя и испытать глубины, питающие Вашу жизнь: у истоков её Вы найдёте ответ на вопрос, должны ли Вы писать. Примите его как прозвучит, вне толкования. Может быть, окажется, что Вы призваны быть поэтом. Тогда примите свою судьбу и несите её, тяжесть её и величие, никогда не озираясь на награду, могущую придти извне. Ибо творящий должен быть для себя целым миром и всё находить в себе и в природе, с которой он воссоединился...»

 

В одном из писем Рильке написал: «...Если бы мне нужно было сказать, от кого я узнал о сути творчества, о его глубине и вечности, я бы смог назвать только два имени: имя Якобсена, великого. Великого поэта, и Августа Родена, скульптора, не имеющего себе равных между творцов ныне живущих».

 

Марина отметила в одном из своих писем: «Рильке умер, не позвав ни жены, ни дочери, ни матери. А все <его> любили. Это было печение о своей душе».

На смерть его написала поэму «Новогоднее», финал которой – не прощание, а желание и предчувствие встречи:

 

• Глава четырнадцатая. Идти против – вот мой девиз!

• Оглавление

Ранее опубликовано:

Вячеслав Демидов. Безмерность Марины. Проза.ру, 2014.