Безмерность Марины

Вячеслав Демидов

Глава шестая. Мандельштам, Державин, Пушкин

Марина с Осипом впервые встретились в Коктебеле у Макса Волошина летом 1915 года: она шла к морю, он навстречу, – равнодушно разминулись.

В Петербурге произошла вторая встреча в январе следующего года, когда вышло второе, более обширное издание мандельштамовского «Камня», и на подаренной книге он написал: «Марине Цветаевой – Камень-памятка. Осип Мандельштам. Петербург. 10 янв. 1916».

Она через несколько дней вернулась в Москву, мгновенно влюбившийся Осип бросился за ней, и в своей «Истории одного посвящения» Марина вспоминала: «...чудесные дни с февраля по июнь 1916 года, дни, когда я Мандельштаму дарила Москву». В письме 1923 года вариант: «...весной 1916 года, и я взамен себя дарила ему Москву».

Кроме подаренной Москвы, он получил Маринины стихи, запавшие ему в душу:

Тональность стихов – иллюстрация поговорки: «унижение паче гордости».

Ведь Марина, юнее его на пару лет, в стихе этом – старший товарищ, напутствующий младшего с лёгким оттенком покровительства (кое-какие комментаторы считают, что житейский её опыт – замужество, рождение ребёнка, – был существенно богаче).

Сравнение с Державиным, впрочем, начисто снимало этот ненужный оттенок. Марина, когда хотелось, с гордостью отмечала: «Державиным я в 1916 году его окрестила первая...»

Между тем, такого оттенка могло бы и не выявиться (что – парадокс! – для всех нас оказалось бы впоследствии плохо), если бы Марина более ясно представляла себе личность Мандельштама – дала его великолепнейший словесный портрет: «...глаза всегда опущены: робость? величие? тяжесть век? веков? Глаза опущены, а голова отброшена. Учитывая длину шеи, головная посадка верблюда».

Процитируем «Википедию»:

«<Отец> был мастером перчаточного дела, состоял в купцах первой гильдии, что давало ему право жить вне черты оседлости, несмотря на еврейское происхождение... Осип получил образование в Тенишевском училище (с 1900 по 1907 годы), российской кузнице «культурных кадров» начала ХХ века... В 1908...1910 годы Мандельштам учится в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. <...> Знакомится с Николаем Гумилёвым. <...> В промежутках между зарубежными поездками бывает в Петербурге, где посещает лекции по стихосложению на «башне» у Вячеслава Иванова. <...> В 1911 году знакомится с Анной Ахматовой, бывает в гостях у четы Гумилёвых. Первая публикация – журнал «Аполлон», 1910 г., №9. Печатался также в журналах «Гиперборей», «Новый Сатирикон» и др. С ноября 1911 г. регулярно участвует в собраниях Цеха поэтов. В 1912 году знакомится с А. Блоком. В конце того же года входит в группу акмеистов. Дружбу с акмеистами (Анной Ахматовой и Николаем Гумилёвым) считал одной из главных удач своей жизни».

Иными словами, в тот 1910-й год, когда восемнадцатилетняя Марина напечатала за свой счёт сто одиннадцать стихотворений в первой своей книжке «Вечерний альбом» и не имела никакого серьёзного образования, кроме гимназического, Мандельштам получал образование в престижных университетах и печатался в очень престижном «Аполлоне».

Он, наверно, с некоторым юмором ощутил покровительственность, но ответил стихами с прощальным аккордом:

...Почти полгода Осип любил то весьма фамильярно возникать внезапно в Москве, то столь же неожиданно исчезать, – «наезды и бегства», по словам Цветаевой.

Были ли они отражением его влюблённости в Марину? Вряд ли, скорее отражением его неустойчивого характера.

В альманахе «Воздушные пути», вышедшем в Нью-Йорке в 1963 году, в статье «Детский рай» напечатано: «Мандельштам не пил, не курил, и на моей памяти у него не было романов... Мандельштам был безнадёжно, тайно и возвышенно влюблён в... знаменитую петербургскую светскую львицу и красавицу Саломею < Николаевну Андроникову>». И запечатлел её в стихах «Соломинка»:

Сегодня в интернете «Историю одного посвящения» пересказывают «своими словами» все, кому не лень, присочиняя прорву доморощенных «подробностей», например: «Никому ещё толком не известный, бедный и по уши влюблённый поэт Осип Мандельштам приехал в Москву хмурым февральским утром 1916 года. На вокзальной площади он окликнул извозчика – до Борисоглебского переулка тот запросил полтинник. Поэт вяло поторговался и уступил, подумав, что это сущее безобразие: Москва – та же провинция, а извозчики дерут, как в Петербурге...»

И так же далее в том же духе резвится на просторах интернета некий г-н А. Александров! Масштаб хлестаковщины, «лёгкости в мыслях необыкновенной» – грандиозен. И тут ничего не остаётся, как ткнуть сочинителя носом в вышеприведённый интернет, рисующий Мандельштама отнюдь не как «толком никому не известного».

Ловкачи интернета охотно и беззастенчиво переписывают «своими словами» опус А. Александрова (я обнаружил по крайней мере три пиратских сайта).

На самом же деле неприкрашенное описание визита Мандельштама содержится в общеизвестном письме Цветаевой от 12 июня 1916 года, посланном, так сказать, по горячим следам:

«...День прошёл в его жалобах на судьбу. <...> Около полуночи он как-то приумолк, лёг на оленьи шкуры... <Ему> предложили поесть. Он вскочил, как ужаленный. – «Да что же это, наконец! Не могу же я целый день есть! Я с ума схожу! Зачем я сюда приехал! Мне надоело! Я хочу сейчас же ехать! Мне это, наконец, надоело!» <...> В час ночи мы проводили его почти до вокзала. Уезжал он надменный».

Поэт – существо непредсказуемое...

И вообще, «...самая большая ошибка – полагаться на прозу Цветаевой как на мемуарный источник», – пишет один из её биографов.

Марина, восстанавливая через полтора десятка лет картины случившегося, – впрочем, так поступает, увы, почти любой мемуарист, – раскрашивает образы, пришедшие в голову.

Скажем, в «Истории...» видим её фразу: «Пишу стихи к Блоку и впервые читаю Ахматову».

Дотошный же исследователь-комментатор вносит существенные поправки: «...Стихи к Блоку она написала ещё в апреле и мае, а книгу Ахматовой «Вечера» прочла четыре года назад».

Это нам, литераторам, – предупреждение: осторожнее с литературными воспоминаниями многолетней давности, не ленитесь проверять мемуарные описания обстоятельств и событий по эпистолам очевидцев и бюрократическим документам. (Пусть лихой сочинитель высокомерен: «Я больше доверяю стихам <...> и «Истории одного посвящения», нежели этому письму...»)

...В апреле-мае 1931 года Марина воспоминала дела пятнадцатилетней давности: внезапное, как снег на голову, появление Мандельштама в подмосковном Александрове (бывшей Александровской слободе, где царским посохом своим Иоанн Грозный ударил в висок сына, царевича Иоанна...).

В Александрове жила с семьёй в нанятом доме сестра Марины – Анастасия Ивановна Цветаева (Ася), а в городе служил её муж Маврикий Александрович Минц. Летом 1916 года Марина с Алей гостили у них. Домик притулился на окраине, на косогоре, внизу расположилось кладбище, – туда Марина и её дети любили ходить и читать надгробные надписи.

«Налёт» Мандельштама описан Цветаевой в третьей части её резко полемической «Истории одного посвящения».

Там, в этой третьей части, она развенчивала и дезавуировала множество передержек и просто высосанных из пальца выдумок литератора-эмигранта Георгия Иванова, тиснувшего фельетон «Китайские тени» в одном из февральских 1930 года эмигрантских газет «Последние новости». Фельетонно-развязно он целил в Макса Волошина, Осипа Мандельштама и других обитателей Коктебеля, а прежде всего – в Марину.

Визит Мандельштама описан в «Истории...» развёрнуто и сдержанно-повествовательно:

«Приехал, погуляли полдня вместе по косогору, а на другой день за утренним чаем Осип вдруг спросил, когда отправляется поезд. Куда? А в Крым, то есть в Коктебель. Зачем, почему? – «Я здесь больше не могу. И вообще пора всё это прекратить*».

* Трудно понять, что именно прекратить, ведь он весьма отчуждённо называл её Мариной Ивановной! – В.Д.

Текст Цветаевой, описывающий этот отъезд, читатель видит с великим множеством подробностей, вплоть до рыданий детей и нянечки Нади, которую Осип почему-то начисто невзлюбил, а она на вокзале плакала: «...так и не выштопала ему носков».

В декабре уходящего 1911 года Марина написала пророческое (она была склонна к пророчествам) «На вокзале»:

Пять лет спустя – одно из свиданий в Александрове и бегство...

Сравнение же, например, не с Пушкиным, а с Державиным не случайно. Это была её высшая похвала.

«...Мало люблю Евгения Онегина и очень люблю Державина», – написала она в 1923 году литературоведу и издателю Глебу Петровичу Струве.

А тот считал «державинскую языковую традицию» в стихах Цветаевой самоочевидной, потому что при чтении её строк, «...в бешеной скачке обгоняющих одна другую...» как бы проскальзывают лики разных стихотворцев, в первую очередь Державина и Тютчева, но это «не портреты, я призраки».

У Струве в этом перечислении стихотворцев Пушкина нет, хотя Марина обожала Александра Сергеевича с самого раннего детства:

«Пушкин меня заразил любовью. Словом – любовь. Ведь разное: вещь, которую никак не зовут, – и вещь, которую так зовут».

Заметим, что книгу Цветаевой «Ремесло» оценил Струве высочайшей мерой: «По ритмическому богатству и своеобразию это совершенно непревзойдённая книга...»

Трудно доказать, если вообще возможно, – но у меня нет сомнений, что Цветаевой с её аналитическим умом был куда ближе не весёлый и озорной Пушкин, а как бы противоположный ему суровый, скалоподобный поэт, однажды написавший о себе вполне серьёзно: «Один есть Бог, один Державин!» и говоривший с Создателем как бы равный с равным:

Высшая её, Цветаевой, оценка поэта – сравнение с Державиным.

А Пушкин...

В марте 1937 года она на одном из литературных вечеров читала в Риге свою повесть «Мой Пушкин», – да-да, именно повесть о приобщении к поэту и его стихам.

Об этом вечере рижская газета «Сегодня» писала:

«Казалось бы, что ещё можно нового добавить о Пушкине после всего, что сказано о нём? <...> Но за какую бы тему ни бралась Марина Цветаева, о чём, о ком бы она ни рассказывала – человек, вещь, пейзаж, книга – в её творческой лаборатории получают новое, как будто неожиданное освещение, и воспринимающееся, как самое верное, и незаменимое уже никаким иным. <...> Чтобы оценить всю значительность, всю прелесть этого произведения, – надо слышать его в чтении автора, и тогда лишь вполне уясняется и само название, тогда лишь вполне оправдана законность этого присвоения поэта поэтом: «Мой Пушкин»...

 

• Глава седьмая. О любви – без ужимок

• Оглавление

Ранее опубликовано:

Вячеслав Демидов. Безмерность Марины. Проза.ру, 2014.