Четвёртое измерение

Оглавление

Юрий Афанасьев

Глава вторая. Сильва

Из ворот завода Наш герой вышел в каком-то взъерошенном состоянии. Настолько, что даже пить как-то совсем не хотелось. Собственно, что значит «даже»? Он и всегда-то пил не потому, что это была какая-то нутряная его потребность, а, скорее, оттого, что других потребностей у него не было тем более. А так – выпил и, как говорится, свободен. Но сейчас его существу не хотелось такой свободы. Наоборот, хотелось чего-то другого, хотя чего, существо ещё не знало.

Он шёл по улице и, как иностранец, глазел по сторонам. Подошёл к афишной тумбе, с округлой поверхности которой ему белозубо лыбился патлатый парень с голой грудью. «Валерий Леонтьев», – было написано крупными буквами. Такого артиста Наш герой не знал. К другой стороне тумбы была приклеена София Ротару. Эта артистка ему была знакома. В памяти даже всплыл мотивчик «Хуто-хуто-ря-но-о-ч-ка...» Но эту певицу Наш герой не любил. Не считая себя знатоком, он, тем не менее, не одобрял эту вошедшую в моду наглую, как он говорил, манеру пения. И это касалось не только Софии Ротару, но даже и Аллы Пугачёвой. Ему больше нравилось душевное исполнение, ну, как у Валентины Толкуновой, например. Отойдя от тумбы, он стал вспоминать других милых его сердцу артистов. Ход мыслей Нашего героя приобрёл, как мы видим, эстетическое направление, что, возможно, и заставило его остановиться у белоснежного монументального здания.

Это был великолепный образец так называемого сталинского ампира. Белокаменные колонны в полный рост трёхэтажного здания отделяли от улицы внутренний дворик; портик, перекрывавший колоннаду, был украшен надписью «Дворец культуры строителей».

Это здание Наш герой видел сто раз, проезжая мимо на трамвае. Но внимания не обращал и, уж тем более, ни разу не заходил в него. А вот сейчас захотелось, потянуло что-то. Он пересёк внутренний дворик и взялся за массивную ручку с бронзовыми фигурными набалдашниками. В открывшийся проём двери на него тут же, чуть не сбив с ног, высыпала стайка детворы с большими папками в руках.

Внутреннее пространство дворца культуры было организовано по принципу атриума, когда вестибюль, окружён колоннами и балюстрадами галерей в несколько этажей, за которыми уже располагаются всякие служебные помещения. Венчал это пространство потолок, расписанный в духе социалистического реализма, хотя я бы назвал это скорее социалистическим романтизмом. На одной стороне потолочного плафона были изображены мускулистые строители и грудастые строительницы с мастерками и прочими строительными инструментами, а также очкастый инженер с чертежами подмышкой. Все они решительно шагали куда-то, очевидно, в коммунизм, ибо глаза их так вдохновенно горели, будто и впрямь видели уже зарю коммунистического завтра. С другой стороны плафона, как бы уже из коммунизма, шли подозрительно весёлые люди – мужчины с баянами и гитарами, женщины с букетиками в руках и с веночками на головках. Рядом бежали счастливые дети. При этом все пели.

Чтобы рассмотреть всё это великолепие с первого этажа надо было сильно задирать голову, что Наш герой и делал, продолжая, между тем, двигаться по вестибюлю. Но рассмотреть в подробностях несбыточное счастье ему не удалось, так как он наткнулся на что-то – что-то мягкое, тёплое и даже на ощупь прекрасное. В тот же момент прекрасное грубо толкнуло его в грудь, добавив словами: «Смотреть надо!».

Когда Наш герой посмотрел, из его груди непроизвольно вырвалось: «Ё-моё!» Столько красоты да ещё так близко он никогда не видел. Перед ним стояло несколько девчат, одетых в чёрные гимнастические купальники и коротюсенькие юбочки. Собственно, это были и не юбочки вовсе, а какие-то два кусочка материи, прикрывающие передок и задок, едва сходясь по бокам. Строительницы с потолка мгновенно вылетели у него из головы. Правда, долго вкушать это зрелище Нашему герою не пришлось. Девчата стали быстро удаляться, вскоре они открыли какую-то дверь, из которой сразу же вырвалась музыка. Затем дверь за ними захлопнулась, музыка исчезла, и он остался один. Влекомый то ли музыкой, то ли открывшейся ему красотой он тоже открыл ту дверь и оказался в темноте зрительного зала.

На сцене человек двадцать мужчин и женщин что-то пели. Одеты они были по-современному, но на головах у мужчин были цилиндры, а в руках – тросточки. Женщины же изредка обмахивались мохнатыми веерами. Из оркестровой ямы торчала лысина какого-то, видно, их начальника, который всё время останавливал поющих, делал какие-то непонятные замечания, нервничал и даже кричал. Нашему герою это стало надоедать, он даже собрался уходить, когда лысый начальник, сказав, что они его в гроб загонят, отпустил эту ораву поющих.

И тут на сцену вышли те самые девчонки. А с ними ещё какой-то парень в клетчатых штанах. Парень стал петь про то, что без женщин жить нельзя на свете, нет... Дальше Наш герой в слова не вникал, потому, что девчонки стали выделывать всякие такие штучки, что Наш герой пересел поближе. А в конце девчонки вместе с тем парнем вышли на самый передок сцены и стали высоко-высоко задирать ноги, демонстрируя, ну, в общем, всё. Зрелище портил только какой-то дядька, видно, их бригадир, который всё бегал перед ними и кричал: «Ножку, ножку, вы же красотки кабаре, а не коровы колхозные». Начальник в яме тоже остался недоволен и велел бригадиру поработать с танцорами в танцзале над синхронностью.

Полагая, что ничего лучше уже не будет, Наш герой снова засобирался уходить. Но тут начальник велел Розе Марковне, очевидно, его помощнице, пригласить Таню, а обращаясь к миловидной девушке за фортепиано, попросил открыть третий дуэт Сильвы и Эдвина. Наш герой решил почему-то остаться.

Голос Тани зазвучал чуть ли не из-за кулис.

– Какой дуэт, Лазарь Моисеевич, – говорила Таня обиженным тоном. – Какой дуэт, Кирилл же опять не пришёл.

– Танечка, нам не нужен сегодня Кирилл, я хочу с Вами пройти Вашу партию. Расставить акцентики некоторые надо, в общем, поработать.

– Но я же не могу петь, обращаясь к пустоте.

– Танечка, Вы хоть и Татьяна, но не Шмыга ещё пока, чтобы так капризничать.

– Да, я не Шмыга. Пока! Может Шмыга и умеет петь, обращаясь к пустоте, а не умею. Пока.

– Ну, хорошо, давайте я Вам Эдвином поработаю, подпою даже. –Лазарь Моисеевич нырнул куда-то вглубь ямы и вынырнул уже на сцене.

– Лазарь Моисеевич, ну не смешите меня, какой Вы Эдвин, – она пробежалась критичным взором по худосочной фигуре Моисея Лазаревича и остановилась на его яйцевидной лысине, обрамлённой венчиком кудряшек цвета металлической стружки.

Да, Лазарь Моисеевич был мало похож на героя-любовника, и даже в молодости ему вряд ли предложили бы роль Эдвина. Но ведь надо было что-то делать. Поймав на своей лысине Танин взгляд, он потребовал принести ему цилиндр и трость. Роза Марковна с недовольным видом ткнула ему реквизит. Увидев Лазаря Моисеевича в цилиндре, Таня прыснула.

– Таня, это уже переходит границы, – стал кипятиться маэстро. – Мы люди искусства, и должны уметь абстрагироваться. Соберитесь. Наташенька, – это он уже миловидной пианистке, – пожалуйста, вступление. Наташа заиграла вступление, но как только Таня уже набрала воздух, чтобы запеть, как из неё вырвался истеричный хохот.

– Не могу, не могу я так абстрагироваться, ну хоть убейте, не могу – давясь смехом, переходящим уже в слёзы выдавливала из себя Таня.

– Ну, ладно, успокойтесь, успокойтесь, – примирительно заговорил Лазарь Моисеевич. – Только где я сейчас найду подходящего Вам Эдвина?

Лазарь Моисеевич растеряно оглянулся по сторонам и вдруг увидел сидящего в зале Нашего героя.

– Молодой человек, Вы не могли бы подняться на сцену и немного помочь нам?

Вздрогнув от неожиданности, Наш герой не посмел ослушаться и безропотно взобрался на сцену.

– Вот и чудненько, вот и чудненько, – радостно воскликнул Лазарь Моисеевич. – Вот Вам, Танечка, Эдвин, и если этот симпатичный молодой человек Вам не подойдёт, то... – Лазарь Моисеевич сделал паузу, – то не взыщите, – с ноткой угрозы закончил он.

Таня поджала губки и молчала.

– Вот и чудненько, – удовлетворился реакцией Тани маэстро. – Молодой человек, как Вас зовут?

От растерянности Наш герой как-то даже не мог сразу вспомнить своё имя. Его опередила снабжённая саркастической интонацией реплика Тани:

– Эдвин. Разве Вы не видите?

Проигнорировав сарказм Тани, Лазарь Моисеевич сразу перешёл к делу.

– Эдвин, чудненько. Будьте любезны, Эдвин, станьте вот здесь. Да, да. Значит, делать ничего особенно не надо. Таня будет петь партию Сильвы, а Вы просто стойте здесь, слушайте и смотрите на Таню, желательно влюблёнными глазами.

Но Наш герой уже и так смотрел на Таню во все глаза, и с каждым мгновением его глаза всё больше принимали то выражение, о котором говорил Лазарь Моисеевич. И маэстро обратил на это внимание.

– Да, да, да! Совершенно верно. Молодчинка! Как быстро Вы вживаетесь в роль! Наташа, вступление!

Наташа ударила по клавишам, и через минуту зазвучал голос Тани: «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось? – пела Таня, пронзительно глядя в глаза Нашему герою, то есть, Эдвину. – Лишь для тебя сердце пылало любя. Помнишь ли ты, как мы с тобой расставались? Помнишь ли ты наши мечты?»

Таня пела музыкально безукоризненно, точно интонируя каждую ноту и также точно артикулируя каждое слово. Но дело не в этом. Она пела вдохновенно. В этом пении было всё: любовь, страсть, ну, и, конечно, обида, много обиды, то ли на сюжетного Эдвина, то ли на не пришедшего Кирилла. Не важно. То есть, для искусства не важно. Важно, что она пела сегодня просто прекрасно. Счастье искусства улыбалось лицом Лазаря Моисеевича, который заворожённо переводил взгляд с Тани на Нашего героя и обратно, всё больше задерживая своё внимание на лице Эдвина-Нашего героя, всё более осознавая, что прекрасная работа Тани сегодня в значительной мере обусловлена магией вот этого лица, вот этого взгляда. В какой-то момент он даже подумал, поразившись одновременно такой дикой мысли, что вот этот затрапезный с виду человек, не спевший ни одной ноты, не проронивший ни слова – лучший Эдвин, которого он когда-либо видел.

К концу Танинного пения в кулисах и в зале каким-то образом собралось уже немало народу, и, когда она закончила, раздались горячие аплодисменты. Хотя такого практически не бывает на рядовых рабочих репетициях, Лазарь Моисеевич не удивился, а вылез из своей ямы, подошёл к Тане и расцеловал её в обе щёки. Затем подошёл к Нашему герою и долго-долго тряс ему руку.

– Скажите, а может Вы и поёте также замечательно, как работаете лицом?

Ничего не поняв на счёт работы лицом, вконец растерянный Наш герой простодушно ответил:

– Не знаю, не пробовал.

Ответ почему-то очень развеселил Лазаря Моисеевича и, потирая руки, он с воодушевлением воскликнул:

– Попробуем, непременно попробуем. Приходите послезавтра. Если музыкальные данные есть, я из Вас такого артиста сделаю! Непременно!

Репетиция на этом закончилась, все потянулись к выходу. Наш герой двигался на автопилоте. В ушах звучала музыка, а перед глазами стояла Таня. Как наяву он видел её глаза, волосы, тонко очерченные губы, от которых отлетали всякие такие душевные слова. И, главное, всё допытывалась: «Помнишь ли ты, помнишь ли ты?» Как будто у него с ней и вправду что-то было. «Разве, что в какой-то прошлой жизни?» – сам над собой посмеивался Наш герой. «Может, и вправду были когда-то Сильва и Эдвин, а я и был тем самым Эдвином? А то чё это меня так трухануло, да и её, кажется. Хм, Эдвин, имя какое-то... Я бы так собаку назвал».

– Эдвин, – вдруг послышалось за спиной. – А чё это ты сразу ноги в руки, и вперёд. Ко мне там многие потом подходили, поздравляли с прекрасным исполнением. А ты пришёл, довёл девушку до творческого, скажем, экстаза, и – привет. Ни тебе представиться, ни чего хорошего сказать. Я понимаю, что ты не джентльмен, но не до такой же степени. Я ж вижу, что ты не такой простой, как кажешься на первый взгляд. А ну, колись, кто такой, откуда?

– Оттуда, – сказал первое попавшееся Наш герой. Он не мог определиться, как вести себя в такой ситуации.

– А, не говори. Хочешь, угадаю? Работал в филармонии или в театре, потом по кабакам пошёл, пока отовсюду не выгнали. Да?

– Ниоткуда меня не выгоняли. Работаю нормально.

– Нормально? А что ж ты тогда такой зачуханный? – она прошлась по нему выразительным взглядом с головы до ног и обратно.

Наш герой насупился. Вообще, разговор приобретал такой разворот, что, наверное, правильнее всего было бы послать ей матом и свалить. Но сваливать не хотелось. Ведь только что он нёс её в себе, как... А она его во как. Но уходить в обиду как бы тоже не выход... Нужно было как-то выруливать. И тут, очевидно, кто-то из помощников наших небесных вытаскивает из закромов его памяти, пожалуй, то, что сейчас и нужно было:

– «Ты, Зин, на грубость нарываешься, усё обидеть норовишь?» – процитировал он народного классика, даже слегка копируя его манеру.

Ход оказался верным. Таня с интересом посмотрела на Нашего героя и заговорила в совершенно дружелюбной манере.

– Высоцкого любишь? Я тоже. А на меня не обижайся. Это я так, на всякий случай, шипы показываю. Кто из пугливых – сразу отвалит, остальные, зато будут знать, что шипы у меня есть. А вообще-то я добрая, – с хитроватой улыбкой, как у Мюллера в исполнении Леонида Броневого, сказала она и тут же снова поменяла тональность: так уже говорят со старыми добрыми друзьями. – Эдвин, слушай, мне нужна твоя помощь. Мне тут надо в одно место сходить, но я не могу пойти туда одна. Ты ведь никуда не торопишься? Только сначала мне надо переодеться, привести себя в порядок, и тебе, кстати, тоже. Пошли.

Когда они пришли в её двухкомнатную хрущёвку, она решительно скомандовала снять всё его тряпьё, бросить в корзину на балконе и маршировать в душ. Она же подберёт ему что-то из одежды, оставленной впопыхах водившимся тут когда-то, но сбежавшим мужем. Наш герой помялся немного, но решил всё-таки не кочевряжиться, тем более, что его существо ведь хотело чего-то другого, нового, так и нечего тут думать.

Подобранный Нашему герою наряд состоял из не новых, но и не очень поношенных джинсов с надписью «Wrangler» на заднем кармане, а также не менее импортной ковбойки. Кроме того, на плечи Таня накинула ему пуловер, слегка связав его рукава на груди. Наш герой подумал, что она пошутила, и хотел надеть пуловер. Но Таня решительно вернула всё на место, сказав, что так надо. Критично оглянув Нашего героя, она удовлетворённо хмыкнула, и заявила, что он теперь вполне на человека похож. Сама же она была уже в другом платье, и волосы были теперь уложены как-то иначе, а уж макияж был какой-то такой, прямо менял характер лица. Как показалось Нашему герою, оно стало каким-то хищным.

– Ну, как? – спросила она, став в позу, в которую становятся профессиональные манекенщицы, на развороте дефиле. На это Наш герой честно ответил:

– В клубе было лучше.

– В клубе, – передразнила Таня. – Ничего ты не понимаешь. Пошли.

Местом их выхода в свет оказалось популярное в городе кафе. Построенное и оформленное в 60-е годы, сейчас оно выглядело уже не Бог весть как, но поздний застой обновления стилистики не предлагал, и место это по-прежнему, по привычке считалось престижным.

Таня заказала себе бокал шампанского, мороженное и плитку шоколада.

– А ты почему не заказываешь?

Наш герой помялся и молча выложил на стол свой рубль с мелочью.

– Твою дивизию, ну и мужики пошли. Ладно, не боись, угощаю. Ведь это же я тебя пригласила.

В ту же минуту лицо её напряглось, взгляд устремился в сторону входной двери и остекленел. «Так вот для чего мы пришли», – подумал Наш герой. Он на мгновение оглянулся и взглядом сфотографировал вошедших. Расположив на экране памяти полученный снимок, стал рассматривать его. Вошедших было двое – молодой мужчина и ещё более молодая женщина, девушка, можно сказать. Но Наш герой уже понял, что пришли мы сюда не ради этой девушки, потому сосредоточил внимание на мужчине. Первое, что сразу бросилось в глаза – одежда. Наш герой, конечно же, не следил за модой, но даже он не мог не увидеть, что этот парень – редкостный для наших мест пижон. Кроме того, он был явно из тех, на которых, что ни одень, будет выглядеть как последний писк. А ещё он был похож на одного артиста. Наш герой мучительно напряг свою память и, наконец, выдавил из неё искомое. Да, это был он – человек-амфибия. В смысле – похож на того артиста. Только у человека-амфибии, то есть, у артиста того, лицо было доброе и даже какое-то жалостливое, а этот нахальный такой. Ну, ясно, фраер.

– Эдвин, – вдруг окликнула его Таня, – Эдвин, позови мне Кирилла.

– Ты что не видишь, он же с бабой, то есть, с девушкой.

– Не твоё дело, позови, раз я говорю.

– Ты мною не помыкай, я тебе не холуй.

– Извини, ну, пожалуйста. Мне очень надо.

– Ну, ёлы-палы, – взъерепенился Наш герой, – Он же говно, не видишь?

– Мне надо. Пожалуйста.

Плюнув и выругавшись, Наш герой пошёл выполнять задание.

Кирилл поначалу никуда идти не хотел, но Наш герой настаивал. Кирилл стал посылать его в грубой форме и даже угрожать. И тогда Наш герой очень близко к зенице его ока показал свой кулак, а кулак у рабочего человека, через руки которого за день по несколько пудов железа проходит, это я вам скажу, что такое. Кирилл, оценив достоинства рабочей профессии, наконец, согласился.

Наш герой вышел, как говорится, на свежий воздух. В большом промышленном городе свежий воздух – понятие, конечно, относительное. Но сейчас воздух показался Нашему герою действительно свежим. Возможно, так оно и было. Город пустел, вечер переходил в ночь, становилось не только свежо, но и прохладно. Ему надо было что-то решать. Приключение, начинавшееся даже любопытно, завершалось, кажется, паршиво. Но сегодня не он решал. Из дверей кафе выскочила решительная и стремительная Таня.

– Говно, ты правильно сказал. Пошли скорей, я что-то проголодалась.

Вернувшись в Танину квартиру, Наш герой заикнулся было, что ему бы сдать полученную одежду, забрать свою и двигать домой. Но Таня эту программу решительно отвергла, сказав, что, во-первых, одежду его носить нельзя и пусть даже не думает, во-вторых, она должна его покормить, заслужил, и вообще она его никуда не отпустит в ночь, хоть у него и кулаки. У неё снова круто изменилось настроение, на этот раз в лучшую сторону. Она стала весёлой, игривой, кокетливой. Без всяких стеснений стала переодеваться на глазах у Нашего героя и даже похвасталась ему своим бельём. Вот этот лифчик, говорит, югославский – два часа в Москве в «Ядране» простояла, а эти трусики – она оттянула резинку и щёлкнула ею по телу – из поездки в Болгарию. Запахнувшись в цветастый халатик, она быстро сообразила ужин, который состоял из чая и бутербродов с варёной колбасой.

Когда Наш герой дожёвывал второй бутерброд, она подошла сзади и обняла его за шею, одновременно погрузив голову его в ущелье своей груди.

– А зачем ты показал Кириллу кулак? – прошептала-промурлыкала она.

– Ну, как? Идти же не хотел.

– А если бы не пошёл, ты бы ему в морду дал?

– Не знаю, ну, это же вообще, как бы, в крайнем случае.

– Ты мой защитник, да? Нет, ты мой рыцарь. Рыцарь Эдвин!

Таня стремительно развернула Нашего героя вместе со стулом лицом к себе.

– Обними меня.

Проснулся Наш герой оттого, что Таня щекотала его своими волосами. В воздухе разливался запах какого-то обалденного кофе.

– М-м-м... какой запах... Кофе, да?

– Да, мой рыцарь. Только получишь ты его, если хорошо выполнишь свой рыцарский долг, – заявила она и решительно устремилась к нему под одеяло.

Ах, как же он исполнял этот долг! Никогда ещё эта обыкновенная, как ему казалось, процедура не была так замечательна. И не от какого-то особого для него физического, так сказать, удовольствия, а от того, что она... О, как она реагировала на каждое его движение! Ночью этого не было видно, лишь только слышно. Да, под такой аккомпанемент он мог исполнять этот долг до бесконечности. И он исполнял, а она роскошно аккомпанировала. В общем, началось у них то, что вполне подпадает под определение «медовый месяц».

Но не только это было теперь в жизни Нашего героя. В это время он уверенно занимает своё место на подмостках, пусть самодеятельного, но театра – Народного театра оперетты Дворца культуры строителей. Вокальных данных у него, к сожалению, не обнаружилось. Но Лазарь Моисеевич, не желая терять перспективного, на его взгляд, актёра, постарался найти для него интересную разговорную роль. Тем более, и случай представился. В это самое время они восстанавливали свой старый, но очень успешный спектакль – «Летучая мышь» Иоганна Штрауса. Все роли были более-менее распределены, и только роль тюремного сторожа Фроша, роль небольшая, практически эпизодическая, но и очень нужная, была вакантна.

Поначалу Наш герой отнёсся к этому предложению настороженно. Роль пьяницы? Это они на что намекают? Но Лазарь Моисеевич, как многие творческие люди, был по жизни не столь проницательным, он просто почувствовал в Нашем герое артистический потенциал. И когда маэстро объяснил Нашему герою это, тот понял, что его не за пьяницу имеют, а за артиста. И вот тут обнаружилось, что артистическое начало в каком-то свёрнутом, естественно, нереализованном виде давно жило в нём, жило и ждало своего часа. Причём, артистический его талант, как выяснилось, носил ещё и творческий характер. Его не удовлетворяло простое обезьянничанье, банальное изображение заданного образа. Он, быть может, не вполне осознавая это, искал в образе второй план. И он нашёл его в, казалось бы, простейшей роли пьяного тюремного сторожа. Его Фрош оказался не просто пьяницей, но и изрядным хитрецом, шутником, эдаким Петрушкой в европейской раме. У Нашего героя Фрош не столько пьян, сколько придуривается и даже дурачит других. Уже поэтому он выглядит умнее этих напыщенных аристократов. А это прямо таки разворот на 180 градусов в трактовке этого персонажа, да и сцены в целом. Хотя, Наш герой, скорей всего, не оперировал такими понятиями как «трактовка» или «интерпретация», но зато они были – и трактовка, и интерпретация. Да ещё как были. А какой грим он придумал! Никаких нелепых усов и накладных бровей. Несколько штрихов и... лицо его менялось до неузнаваемости, приобретая хитрющее, плутовское выражение. Ну, а всяческие его пластические выкрутасы были так смешны, что уже на репетиции эпизодов с его участием сбегалась, чуть ли не вся труппа. На прогоне спектакля зал набился именно к последнему акту, к сцене в тюрьме. На самом же спектакле, приуроченном, кстати, к какой-то дате в жизни Иоганна Штрауса, произошёл почти скандал. Когда артисты вышли на поклоны, исполнители главных ролей, в том числе и Таня в роли Розалинды, и Кирилл в роли князя Орловского, получили только заготовленные администрацией корзины цветов. Зато вся неорганизованная любовь зрителей с большими и маленькими букетами хлынула к Нашему герою. Всю эту поляну цветов он, конечно же, раздал. Лазарю Моисеевичу он вручил самый большой букет, который тот принял с вежливой учтивостью и тут же передал артистке оркестра. В гримёрку Тани он пришёл с охапкой цветов, засыпав её с головы до ног. Но у Тани это вызвало только раздражение.

– Перестань! Я отработала тяжелейшую роль, устала, а ты со своими глупостями. Покривлялся пять минут, собрал цветов с таких, как сам, и продолжаешь тут свою клоунаду.

Нет, медовый месяц ещё продолжался. И хотя кофе в постель Таня уже не подавала, исполнение рыцарского долга воспринимала по-прежнему очень положительно. И бутерброды с варёной колбасой делала, но что-то уже было не так.

В театре всё было вроде по-старому. Но «Летучую мышь» с репертуара сняли. До начальства дошло, что самый востребованный публикой персонаж в этом спектакле – это тюремный сторож и, к тому же, пьяница. Лазарь Моисеевич дал Нашему герою пару малюсеньких ролей, которые он теперь играл, не выпендриваясь. Он охотно участвовал в массовке, хотя чувствовал, что здесь его недолюбливают.

А репетиции «Сильвы» продолжались. Когда на них появлялся Кирилл, Таня всегда язвила и говорила в его адрес всяческие колкости. Нашему герою, признаться, это было приятно. После репетиции они всегда возвращались домой вместе, кроме тех дней, когда кто-то из них в репетиции не участвовал. Хотя и тогда Наш герой нередко заходил за Таней.

В один из таких дней Наш герой зашёл в уже хорошо знакомый ему зал. На сцене были те самые «красотки кабаре», которых он встретил в первый день своего визита в ДК строителей. Но, уже пообвыкшись в этой полубогемной атмосфере, Наш герой зрелищем не заинтересовался и пошёл искать Таню. Скорей всего она могла быть в гримёрке, которую делила с парой своих подруг. Постучав, он не услышал ответа, зато услышал какие-то шорохи, возню.

– Таня, – позвал он.

Шорохи прекратились. Стало тихо так, что слышно было тиканье часов на его руке. Он знал, что дверь эта закрывается на жалкую щеколду, сорвать которую, было нечего делать. В одно мгновение Наш герой распахнул эту дверь. На тахте, как проштрафившиеся школьники, сидели Таня и Кирилл. Они уже успели что-то накинуть на себя и теперь искали соответствующие случаю выражения лиц. Кирилл выбрал надменное, хотя губы его дрожали, а глаза косились на кулаки Нашего героя. Разглядывать игру масок на физиономии Тани он не стал, захлопнул дверь и быстро зашагал по коридору. Через минуту Таня его догнала. Почти задыхаясь, она стала выстреливать слова:

– Постой! Поверь! Пойми! Я не тебе хотела изменить. Я ему и себе доказать хотела, что, если захочу, если поманю, и никуда не денется, мой будет!

– Может ты и со мной эту фигню доказывала?!

– Нет, нет, что ты, Эдвин! Ну, – тут она замялась, – разве что чуть-чуть, в самом начале. Но ты – это совсем другое.

– Другое, третье... Считай дальше!

Она ещё пыталась удержать его, но он уже уходил, уходил из этой истории, произошедшей на сцене самодеятельного театра оперетты, уходил в никуда. Хотя, в никуда уйти как бы и невозможно. Это ведь значит уйти туда, где ничего нет. А разве есть такое место вообще? Пустота, наверное, самая абстрактная абстракция. Хотя сейчас Наш герой очень явственно ощутил пустоту как самую что ни на есть реальную действительность.